если бы пегги было что – она бы, пожалуй, выпила. но в глубине пустых шкафчиков находился лишь тот самый чертов чай, который к слову сказать по понятиям «этого» {и пегги теперь толком не знает, как называть то время, в котором она находится} времени можно было посчитать роскошным – он не напоминал жженую траву или сено, перемешанное с мятой, которую находили солдаты, пока ютились под намокшими плащ-палатками и месили грязь ногами. их мир. их мир уже несколько лет был именно таким – погрязшим в ударах артиллерии по вражеским позициям; увязшем в грязи болотной и густой, заглушенном ревом самолетом и воздушной тревоги; похороненным под обломками разрушенных зданий; наполненным криками жен, матерей, отцов {да и нашими с тобой криками, стив, потому что, как только с твоим самолетом связь потерялась, я кричала – как выяснилось позже, просто повторяла глухим шепотом твое имя, я почти попрощалась с тобой, стив роджерс}. именно таким его знала пегги картер. этот мир научил ее быть такой – решительной {иначе пристрелят или растопчут} «железной леди» {но с ним, именно с ним, с ее мальчиком, с ее стивом, пегги теряла всю свою железность, будто в раз скидывала броню по пластинкам, по чешуйкам – одна за одной, с каждым поцелуем, касанием рук, с каждой секундой вместе – ее лишали брони, а ей впервые за долгое время не было от этого страшно, так что же  т е п е р ь?}. это время вырастило ее, а вовсе не дни, проведенные в школе-пансионе для девочек и не длинные выдержки из этикета о том, как должно себя вести {уж точно не вступать в связи до замужества – а если это связь такая прочная, такая настоящая и чистая, что по определению греховной быть не может? пегги смотрит на правила с вызовом – пегги сама по себе вызов всем правилам, устоям и нормам – женщина в военной форме в принципе звучит слишком в ы з ы в а ю щ е}. время выковало ее, а после столкнуло лицом к лицу с роджерсом и как бы пегги картер не ненавидела войну, отнявшую у нее брата и в каком-то смысле наивную молодость {впрочем теперь, глядя в голубые глаза стива, окаймленные сероватым налетом о п ы т а, пегги думает о том, что самая кровопролитная война в истории может быть еще не самое страшное и от этого по коленкам, сомкнутым под столом пробегает стайка мурашек и хочется обнять, прижать к себе как раньше, хочется, так наивно и отчасти по-глупому с п а с т и, но это, как картер осознает, бой с тенью. с тенью, которую только стиву, по крайней мере пока что, дано в и д е т ь и от бессилия хочется рвать и метать или сделать как минимум несколько контрольных в первую попавшуюся мишень}.

так вот, маргарет элизабет картер бы выпила. было бы виски в этих чертовых шкафчиках полупустой и совсем не обжитой квартирки в богом районе забытом {если бы ты не появился, стив, то я бы решила окончательно, что б о г у на своих подопечных отчаянно наплевать, а ты, как мне кажется и без меня успел в этом убедиться. ты был моим богом}, но вместо него только паутина по дальним углам. сгодился бы и шнапс и картер начинает жалеть о том, что не сделала в клубе «аист» ни единого глотка. и дело не столько в том {конечно просто забыть трудно, не прислушаться невозможно}, что только что услышала, что только что обронил любимый мягкий голос, который всего-навсего неделю назад твердил почти что весело, почти что беспечно, предрекая, как они д у м а л и {и вероятно оказывались правы} скорую кончину: «хочу пригласить тебя на танец» и она глотая слезы, соленую болезненность которых берегла с тех пор, как человек в форме передал матери листок похоронный, отвечала: «согласна», будто он звал ее под венец {они были смертельно-больны в тот день, а безнадежным разрешается все, даже безумство}. дело не только в простых математических подсчетах и собственном взгляде, который становился все серьезнее, все отчаяннее задумчивее, словно картер пытается придумать очередной план, наметить на карте военной точки и в итоге победить. дело в том, что пегги едва ли не коробит, едва ли не разбивает от его взгляда и голоса. дело в тонких нотах, в диссонансах полутонов, в том, что так чутко чувствует давно подаренное ему сердце и от этого не отмахнуться. если честно принять фантастические по своей сути скачки во времени {которые прославлялись разве что фантастами начала 20-ых, да старыми фильмами и постановками театральными с машиной времени в каком-нибудь шкафу} куда проще, чем с разбитым на маленькие осколочки {которые наверное уже не собрать, даже если порезать к черту руки и ладони, как пегги подозревает и от этого хочется еще сильнее – укрыть, обнять, сказать «мы справимся», сделав ударения на «мы». пегги имеет чертову черту «не сдаваться», будто ей это кто-то в генетическом коде прописал, вколол тоже какую-то сыворотку. у картер в висках бьет литаврами в висках только одно простое: «согреть»} стивом. она видит эти осколки, будто из сказки о «снежной королевы» андерсена, застрявшие как минимум в его глазах, холодные ледышки, которые нужно долго-долго держать под солнцем, чтобы от них избавиться. куда проще справиться с фактом того, что их хронометраж сильно разниться, что ее неделя равнялась почти что столетью, чем с тем, что он может допустить мысль, что это не то, с чем она \\ они могут справиться.

пегги прижимает к губам, теперь уже скорее не ярко-алым {что опять же можно за очередной вызов посчитать}, а розоватым чашку, но не делает заветного глотка, руки останавливаются, а в нос ударяют последние облачка горячего пара, обдавая кончик носа {который иногда тоже удостаивался поцелуя, пегги понимает, что вообще вся им зацелованная и от этого ведь не уйдешь только потому, что время решило поиграть в догонялки на скорость} воздухом теплым. чай остынет совсем скоро – чай не сможет согреть, а пегги не сможет доказать, что и алкоголь вряд ли поможет чему-то замерзшему {знает – пыталась, пыталась в самый первый день его исчезновения, выволакиваемая клянущим весь мир старком на свежий воздух и проклинающая звезды, которые теперь вроде как сошлись, но вроде как ей пытаются доказать, что сошлись прямо скажем не удачно}. ресницы длинные тени отбрасывают не щеки – побледневшие несколько, но не из-за того, что произносят губы горячо любимые – пегги уже давно побледнела, словно холодные воды атлантики над головой сомкнулись и снег осел на всем теле {и картер ведь была почти уверена, что вернись стив, все было бы х о р о ш о, краски к щекам приливали бы снова, как и во все те ночи, что дарили друг другу почти что безумно, но всегда – согреваясь. все дело в том, что пегги видит, смотрит и видит — это его сейчас нужно размораживать}. от правды выпивка не спасет, она как дорогое обезболивающие с кратковременным эффектом подмены понятий – потом наступает похмелье, которое разбивает душу. пегги силится сказать, что: «я тоже разбивалась», но картер отлично понимает, что совсем не так и не сравнимо, и кипучая злость на эту жизнь поднимается в груди с новой силой возмущения на несправедливость самого бытия и собственное очевидное бессилие. пегги может и умеет стрелять из разного вида оружия {с пометкой «этих времен», кто знает, какое оно там в будущее и нужны ли в будущем стрелки}, водить автомобиль, драться с амбалами в два раза выше ее {а еще верить и любить так, что живот в судорогах сводит, отдаваться одним рукам полностью и отпускать, что вроде как является главным постулатом «если любишь – отпусти», а теперь картер страшно, что это красивое выражение в действие нужно будет привести, с осознанием, что навсегда. пегги думает ведь, что он на м и н у т к у}, но она не богиня {как бы он с ней не обращался, как бы не смотрел, будто и правда античное божество с фресок итальянских мастеров} и даже не супергерой с таинственными силами — она не может изменить, исправить, заставить забыть то, что случилось в будущем. пегги терпеть не может, когда не может выстрелить.

да, раньше она думала {и считала так до самой последней секунды, пока не услышала в голосе ноты беспросветной тоски и не заметила в глазах вселенской усталости, чего в глазах стива, которого она помнила, не поселялось}, что видела самые страшные вещи не земле. видела сожженные дотла деревни и поселки, кровь людскую на стенах, видела, как в медсанбат приносят раненых солдат, которым едва ли исполнилось 18, но их раны уже не совместимы с жизнью. в их мире {но по сути, ей хочется сказать ему, что понятия «твой» и «мой» мир не существует, потому что ее мир там, где о н} все было просто. те, кто стреляют в тебя – они враги, захватчики и хотят попрать права и свободы. главное не получить шальную пулю. враги – они заведомо не правы, они плохие герои и антагонисты. и точно знаешь – что правильно, веришь в свою правоту отчаянно и вряд ли уступаешь {пегги не уступала никогда, отдавалась – да, позволяла вести – да, но не уступала в случае чего}. может ли быть иначе? сердце чуткое сжимается, просто потому что голос хриплый. пегги допускает, что еще просто толком не поняла, что толком происходит и правда ли это или же она все же надралась ко всем чертям в клубе «аист», а стив не пришел и весь этот разговор лишь фантазия больного воображения? пегги допускает, что большая дата в 2 0 2 3 плохо укладывается в голове, пегги даже допускает то, что со стороны может смотреться так, будто не понимает {да и веришь ли ты, любовь моя, что тебя способны понять и главное – п р и н я т ь?}. но пегги и мысли не допускает, упрямо вздергивая подбородок, что должна отнять руку, показать на дверь и склонить голову в смиренном: «да, не вернулся, не стану ждать, и д и». потому что стив, черт его за ногу {картер подозревает отчего-то, что теперь ее мальчик из бруклина не имеет ничего против выражений, которые раньше она проговаривала в кулак}, роджерс, сидит перед ней. и смириться с его «не вернулся» не хочет ни единая клетка тела, каждая из которых так реагирует на тепло его ладоней {каким бы замороженным ты не казался, но твои руки и твоя кожа т е п л ы е стив. стив, мы все равно живы. живы. и всего в паре сантиметров друг от друга, а ты говоришь мне о километрах недопониманий}.

пегги с проницательностью, которая ей свойственна, и которую тоже приобрела за годы агентурной деятельности, а чуть позже уже с ним, в полной мере осознавая себя ж е н щ и н о й, читает его мысли, чувства и лишь слегка хмурит брови, от чего между ними морщинка ложится совсем легкая. читает этот чуть виноватый тон, за то, что совсем не такой, наполненный только ему понятным сожалением, горечью и вместе с тем мрачной определенностью – иначе уже не будет {но раз не будет и н а ч е, то кто сказал, что она не справится с этим самым иначе, кто сказал, что иначе плохо, если иначе – это всего лишь по-другому}, чувствует до мурашек, бегающих от лопаток и спускающихся вниз по спине {мурашки не приятные, отличающихся от тех, которые вызывали случайные совсем нет соприкосновения рук пока никто не видел и не смотрел \\ все в общем-то з н а л и} эту его обреченность, которая напоминает воронье – кружит вокруг и не дает покоя {после крупных сражений таких вот воронов достаточно встречали, но видимо есть что-то хуже, хуже, хуже, х у ж е}, будто не то что не выбрался \\ не нашли даже спустя сотни лет, а застрял подо льдом на поруганье собственных страхов, призраков и будущего, которое в нынешних условиях станет п р о ш л ы м. ее мальчик, ее стив {который возможно целовал там, в далеком будущем не только случайную блондинку из штаба, которую не может забыть забавно-ревнивая картер, но и многих других и винить его в этом нельзя, потому что пегги боится спросить — какой стала сама в будущем, что-то подсказывает, что в монастырь не ушла}, ее правильный партнер стал каем.
Любому каю необходима герда.